Как запрещали фантастику в СССР
На протяжении почти всей своей истории советская фантастика находилась под надзором цензуры. Даже видные фантасты не всегда могли публиковать свои тексты в исходном виде. А страдали от этого прежде всего читатели, которые зачастую и не подозревали, чего лишены.
«Великой и Могучей Цензурирующей машиной» систему контроля над печатным словом, созданную в СССР, метко назвал Борис Натанович Стругацкий в мемуарных «Комментариях к пройденному». Братья Стругацкие лучше многих знали, как она работала: как вносилась редакторская правка, как запрещали к изданию готовые тексты, как книги изымали из библиотек. Конечно, они видели только часть колоссального процесса, который касался не только фантастов. Но именно в фантастике он проявился наиболее абсурдно.
МИНИСТЕРСТВО ПРАВДЫ
Первый список запрещённых к распространению книг в России появился ещё в 1870 году. Его выпустило Министерство внутренних дел, и он уместился на двадцати страницах. В советские времена такие списки насчитывали до 400 страниц, включая более 10 тысяч названий; последняя редакция вышла 27 декабря 1988 года.

Советские цензоры не только вычёркивали из книг имена «врагов народа», но и ретушировали исторические фотографии
Подготовкой и распространением запретительных списков занимался Главлит. Появился он не сразу. Во время Гражданской войны действовал целый ряд цензурных учреждений: Ревтрибунал печати, Военно-революционная цензура, Политотдел Госиздата. Они плохо координировали работу и конкурировали друг с другом. В эпоху НЭПа гражданам разрешили открывать частные издательства, и правительству пришлось навести порядок в этой области. 6 июня 1922 года «в целях объединения всех видов цензур» был создан Главлит РСФСР (позднее — Главлит СССР). Аббревиатуру в разные годы расшифровывали по-разному: до 1935 года — как Главное управление по делам литературы и издательств при Наркомате просвещения, затем как Главное управление по охране государственных (в 1930–40-е годы добавляли «и военных») тайн в печати.
Казалось бы, что плохого в охране государственных и военных тайн? Однако Главлит проводил политику, которая лучше подошла бы Министерству правды, описанному Джорджем Оруэллом в романе «1984», — не столько запрещая, сколько «стирая» книги и авторов из реальности. К слову, этот роман тоже запретили, и его перевод на русский язык вышел только в 1989 году — через сорок лет после первого издания.
В мае 1923 года Главлит разработал и разослал «Инструкцию о порядке конфискации и распределения изъятой литературы». В ней говорилось:
"Изъятие (конфискация) открыто изданных печатных произведений осуществляется органами ГПУ на основании постановлений органов цензуры... Произведения, признанные подлежащими уничтожению, приводятся в ГПУ в негодность к употреблению для чтения, после чего могут быть проданы как сырьё для переработки в предприятиях бумажной промышленности с начислением полученных сумм в доход казны по смете ГПУ."
Историк Арлен Блюм подсчитал, что за время существования Главлита его чиновники изъяли из обращения свыше 100 тысяч наименований книг, которые перед тем прошли цензуру и были напечатаны. Общее количество уничтоженных экземпляров превышает миллиард!
Книги уничтожались по двум основным причинам, имевшим весьма отдалённое отношение к сохранению тайн.
Первая причина — упоминание лиц, признанных «врагами народа». Политическая конъюнктура быстро менялась, и в немилость часто попадали видные партийные деятели, даже герои Революции и Гражданской войны. Стало ясно, что, если всё это запрещать, библиотеки останутся вообще без книг. Поэтому Главлиту было приказано включать в списки лишь авторские книги «врагов», а в других случаях производить «вычерки и исправления». Целая армия библиотекарей под наблюдением цензоров вымарывала имена, заклеивала портреты, изымала отдельные статьи и главы. Практика, введённая в мае 1941 года, продолжилась и после войны, причём позднее библиотекари должны были сами озаботиться вычёркиванием упоминаний о неугодных лицах, не дожидаясь распоряжения Главлита. Порой это приводило к курьёзам, когда «репрессиям» подвергались книги авторов-однофамильцев. Вот что говорится в одном из разосланных циркуляров:
"На поступившие запросы разъясняю, что в приказе № 681 (15) значится автор Голиков А.П. (военная тематика). Прошу не смешивать его с автором детской художественной литературы Голиковым А.П., он же Гайдар, у него имеются также книги для детей на военные темы."
Вторая причина — антисоветские или «идейно чуждые» мотивы произведения. Запрещалась сатира на высшее руководство и спецслужбы; нельзя было изображать ужасы Гражданской войны, упоминать о «разложении большевиков» при НЭПе и об оппозиции в партии и профсоюзах, критиковать коллективизацию и массовые судебные процессы. Разумеется, эротика и нецензурная брань тоже были под запретом.
Если текст не подпадал ни под одну из этих категорий, но книгу всё равно нужно было изъять, в ход шли обвинения в упадничестве, пессимизме, идеализме, космополитизме, преклонении перед Западом или даже отсутствии художественной ценности. Приговор обычно выносили авторитетные критики. Главлит прислушивался к их мнению, особенно когда оно публиковалось на страницах официальных органов печати типа «Правды», «Известий» и «Литературной газеты».
«НЕУДОБНАЯ» ФАНТАСТИКА
Времена НЭПа стали эпохой расцвета для русской экспериментальной литературы, в том числе фантастики. К ней обращались такие крупные авторы, как Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Александр Беляев, Валерий Брюсов, Александр Грин, Илья Эренбург, Владимир Маяковский и Мариэтта Шагинян. Евгений Замятин, занимавшийся теорией фантастики, даже полагал, что она — новый синтетический вид литературы, которому принадлежит будущее. Ему же предстояло вскоре узнать, что не всякая фантастика нужна советской власти.
Замятин вернулся в Россию из Англии в сентябре 1917 года, вдохновлённый революцией, и сразу включился в культурную деятельность. Изучая научную фантастику, он пришёл к выводу, что её самый актуальный формат — в соединении сатиры с футурологией. Чтобы проиллюстрировать свои идеи, Замятин взялся за масштабную утопию. Получился мрачный роман «Мы» (1921), который называют первой современной антиутопией.
Замятин догадывался, что роман может вызвать критику, но в октябре 1921 года всё же представил его на суд редколлегии Петроградского отделения Госиздата и получил разрешение на публикацию. Для продвижения романа писатель устроил чтения отрывков из него в Петрограде, Коктебеле и Москве. Экземпляр романа он отправил критику Александру Воронскому, главному редактору журнала «Красная новь» и организатору издательства «Круг». Вероятно, Замятин рассчитывал на положительный отзыв, но Воронский разглядел в тексте «памфлет на коммунизм» и «служение злому делу», поэтому, хоть и признал мастерство автора, дал роману отрицательную оценку. А после того, как в августе 1922 года Замятин был арестован ГПУ и попал в список на высылку из страны, перспективы публикации «памфлета» стали нулевыми.

Замятин доказывал, что фантастика — это будущее литературы, но не мог предположить, что она окажется неугодной советской власти
Тем не менее писатель предложил роман в готовящиеся к печати первые номера журналов «Основы» и «В мире фантастики, утопии и приключений». К сожалению, оба журнала так и не вышли. Окончательное решение по роману цензоры ленинградского Гублита (Губернского отдела литературы и искусства) приняли в мае 1924 года: роман содержит «пародию на коммунизм» и представляет «государственную опасность». После этого Замятин отказался от попыток опубликовать «Мы» на родине: роман вышел сначала на английском, потом — на чешском и французском.
На русском главы из него впервые напечатал пражский эмигрантский журнал «Воля России» весной 1927 года. Это стало поводом для травли писателя, после которой он покинул СССР. В спецхраны (специальные фонды крупнейших библиотек, куда поступали экземпляры изымаемых из оборота книг) отправились некоторые из ранее изданных книг Замятина, включая четвёртый том собрания сочинений, где упоминалось о зарубежном издании «Мы». Сам писатель был надолго вычеркнут из истории советской литературы.
ТРАГЕДИЯ МАСТЕРА
Не менее показательно складывалась литературная судьба другого знаменитого советского писателя — Михаила Булгакова. Если его реалистические тексты, фельетоны и пьесы публиковались регулярно, то фантастика всегда встречала сопротивление. Особенно досталось повестям «Роковые яйца» (1924) и «Собачье сердце» (1925).
Есть легенда, что «Роковые яйца» Булгакову заказал секретарь альманаха «Недра» Пётр Зайцев, который увидел бедственное положение писателя и выдал ему аванс «под идею». Писателю пришлось работать очень быстро, ведь он заверил редактора, что повесть уже почти готова. Из-за спешки Булгаков скомкал и поменял финал: в первой версии повесть заканчивалась эвакуацией Москвы под натиском гигантских пресмыкающихся, в окончательном варианте они замерзают на подступах к столице. Хотя в целом повесть редакции понравилась, старый большевик и издательский работник Николай Ангарский (Клёстов), возглавлявший «Недра», потребовал внести два десятка изменений, чтобы читатель не подумал, будто автор прогнозирует поражение Красной Армии в грядущей войне.
Но бдительные критики сразу разглядели в повести «антисоветские выпады» и едкую сатиру на самого Ленина. Не остались в стороне и осведомители ОГПУ. Один из них писал в доносе:
"Можно просто поражаться долготерпению и терпимости Советской власти, которая до сих пор не препятствует распространению книги Булгакова (изд. «Недра») «Роковые яйца». Эта книга представляет собой наглейший и возмутительный поклёп на Красную власть."
Успех книги у читателей побудил Ангарского заказать Булгакову новую фантастическую повесть — и вскоре появилось «Собачье сердце». Но после отзывов на «Роковые яйца» и сомнений в лояльности цензоры стали внимательнее приглядываться к творчеству Булгакова. Осведомитель ОГПУ, побывав на публичных чтениях повести в марте 1925 года, сообщил: Булгаков определённо ненавидит и презирает весь Совстрой, отрицает все его достижения. Кроме того, книга пестрит порнографией, облечённой в деловой, якобы научный вид. Таким образом, эта книжка угодит и злорадному обывателю, илегкомысленной дамочке, и сладко пощекочет нервы просто развратному старичку.
Главлит отреагировал без колебаний: публикация категорически запрещена!

Сегодня «Собачье сердце» считается классикой; в 1988 году режиссёр Владимир Бортко снял очень удачную экранизацию
«Собачье сердце» стало темой выступления Павла Лебедева-Полянского, литературоведа и первого руководителя Главлита, на секретном совещании в январе 1931 года: «Политический смысл тут, конечно, ясен без всяких толкований. Мы, конечно, не пропустили такой роман, но характерно, что была публика так настроена, что позволяла себе подавать такие романы. Я бы сказал, что сейчас таких романов не подают, но нечто в таком роде всё ещё бывает, а наши товарищи всё ещё печатают».
Конечно, «поклёп» не мог остаться без последствий. В мае 1926 года к Булгакову пришли с обыском и конфисковали два экземпляра повести. Лишь через три года при содействии Максима Горького рукопись вернули автору. В итоге повесть вышла лишь в 1968 году за границей, а в СССР — в 1987 году.
И всё же слава писателя не позволила привлечь его к ответственности. Булгаков нашёл новое призвание в драматургии и даже договорился с МХАТ о постановке пьесы по мотивам «Собачьего сердца». Но в то же время вышла его последняя прижизненная книга на родине — второе издание сборника «Дьяволиада», которое через четыре года запретят и начнут изымать из библиотек.

Роман «Мастер и Маргарита» стал главным в жизни Булгакова, но его первого издания советские читатели дожидались почти тридцать лет
Свой главный и незаконченный роман «Мастер и Маргарита» Булгаков писал уже без надежды на публикацию. Лишь под конец работы, незадолго до смерти, писатель задумал «представить его наверх». Однако на дворе был 1937 год, и вряд ли текст, полный религиозных тем и злой сатиры, мог быть напечатан в те времена. Главы из «Мастера и Маргариты» впервые опубликовали в журнале «Москва» в 1966 году.
ПЯТЬ УРОВНЕЙ ЦЕНЗУРЫ

На Первом Всесоюзном съезде писателей фантастику «загнали» в узкий формат научно-познавательной литературы для юношества
С 17 августа по 1 сентября 1934 года прошёл Первый Всесоюзный съезд писателей. Среди прочего на нём обсудили фантастику, главной задачей которой знаменитый писатель Самуил Маршак назвал популяризацию научно-технических достижений. А целевой аудиторией советской фантастики должно было стать юношество.
При таких жёстких установках могла существовать только «твёрдая» НФ для детей и подростков. Всякая иная фантастика, будь то мистика, фэнтези, альтернативная история, социально-психологическая и философская фантастика, даже простая космическая опера, оказалась отрезана от печати. Развитием жанра занялись издательства детской литературы и периодики. Поэтому, например, Алексею Толстому пришлось переделать свои романы «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина» под «юношеский» формат.
Фантаст Александр Беляев жаловался в 1938 году: «Существовала тенденция излишнего «утилитаризма». Научная фантастика низводилась на степень «занимательной науки», превращалась в весьма незанимательные научные трактаты в форме диалогов. . . К сожалению, были и редакторы, которые, понимая слишком узко задачи научной фантастики, «засушивали» научно-фантастические произведения. Если автор давал живую сцену, описывая конфликты, происходящие между людьми, — на полях рукописи появлялась редакционная заметка: «К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель»...»
В 1930-е годы система советской цензуры окончательно сложилась. Историк Арлен Блюм выделяет пять уровней цензуры, которые стали определяющими на полвека.
На первом уровне авторы занимались самоцензурой. Впрочем, у них далеко не всегда получалось угадать, куда ветер дует. Скажем, после заключения договора о ненападении между Германией и СССР из библиотек были изъяты книги, где описывались зверства фашистов, включая даже недавнюю войну в Испании. Под запрет попала и «военно-утопическая» фантастика, описывающая грядущую схватку с Германией, хотя перед тем её печатали весьма охотно.
Когда автор сдавал текст в издательство, вступала в дело редакторская цензура, которая по требовательности часто превосходила главлитовскую. Важную роль тут играли не только начальники издательств, назначаемые обычно из партийных работников, но и функционеры творческих союзов, которые могли заблокировать текст на любом этапе, исходя из своих представлений о том, что нужно сейчас печатать. Самым опасным для автора было обвинение в использовании «эзопова языка» — редакторы выискивали антисоветские подтексты и критику власти даже там, где их не было.

Редакторы Нина Беркова (слева) и Бела Клюева (справа) по-настоящему любили фантастику и боролись с цензурным произволом
С 1950-х редакторы почти полностью подменили цензоров, которым оставалось следить лишь за сохранением гостайны. При этом среди редакторов встречалось немало талантливых и неравнодушных людей, противостоявших идеологическому диктату. Борис Стругацкий с благодарность вспоминал Нину Беркову из «Детской литературы» и Белу Клюеву из «Молодой гвардии», которые яростно боролись за тексты, не давая литературным чиновникам их уродовать.
Главлит следил за деятельностью редакторов, а его чиновники могли напрямую докладывать партийному руководству о «вредительских происках» и настроениях в литературной среде. Выше Главлита стояли надзирающие органы ОГПУ/НКВД/МГБ/КГБ. Роль их со временем менялась. В 1920-е чекисты следили за издаваемыми текстами, проверяя лояльность самих цензоров. Позднее они лишь запрашивали экспертные заключения на конфискованную печатную продукцию и требовали согласования по материалам, связанным с работой самой госбезопасности. В архивах сохранились перечни изъятых КГБ книг, на которые Главлит дал экспертное заключение. Среди них и роман «Мы», названный «злобным памфлетом», и «Собачье сердце», обвинённое в критике последствий революции, и «1984» Оруэлла, охарактеризованный как «мрачный роман на политическую тему».

Когда Джордж Оруэлл придумывал Министерство правды для своего романа «1984», в Советском Союзе вовсю работал Главлит, воплощавший тоталитарные фантазии в жизнь
Кроме того, органы составляли персональные досье на литераторов, формировали «чёрные списки» авторов, чьи произведения «безусловно не могут быть допущены к печатанию», вербовали осведомителей, наблюдающих за деятельностью творческих союзов, проверяли сотрудников издательств на предмет идеологического и политического соответствия, а также применяли репрессивные меры против нерадивых цензоров, редакторов и корректоров: от выговора с занесением в личное дело до уголовной ответственности за «антисоветскую агитацию и пропаганду».
Цензуру высшего уровня осуществляло партийное руководство. Ему принадлежало последнее слово в определении судьбы авторов, их произведений, любых СМИ. Этими вопросами занимались отделы Центрального комитета (ЦК), носившие в разное время названия Агитпроп, Культпроп, Отдел пропаганды и агитации. Подчинялись они обычно второму человеку в партийной иерархии — секретарю ЦК и члену Политбюро, курировавшему идеологию. Именно с этого уровня поступали указания, беспрекословно исполнявшиеся всеми цензурными инстанциями, и постановления, означающие начало очередной политической кампании.
На фантастику в руководстве обращали мало внимания, однако и она не избежала начальственного окрика. В конце 1950-х годов, когда поступил политический заказ на полномасштабную коммунистическую утопию, советская фантастика начала расцветать. Появились талантливые авторы, которые мгновенно завоевали признание массового читателя: Иван Ефремов, Георгий Мартынов, Георгий Гуревич, Анатолий Днепров, Виктор Сапарин, Михаил Емцев, Еремей Парнов, Владимир Михайлов, Генрих Альтов, Ариадна Громова и, конечно, братья Аркадий и Борис Стругацкие. Поскольку утопия требовала большей социально-психологической глубины, чем познавательная фантастика для юношества, многие авторы рано или поздно приходили к философским или идейным обобщениям, которые шли вразрез с партийными установками.
Власти разглядели опасность только в 1966 году — не без помощи услужливых критиков. Например, на «ошибки» нового поколения указал в статье для «Известий» классик фантастики «ближнего прицела» Владимир Немцов. В марте Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС выпустил записку, где подробно разбирались тексты Стругацких «Попытка к бегству» (1962), «Трудно быть богом» (1964) и «Хищные вещи века» (1965). Их охарактеризовали как идейно чуждые, идеалистические, пессимистические и даже враждебные. По итогам обсуждения чиновники решили «повысить требовательность к научно-фантастической литературе, поддерживать всё подлинно талантливое и не допускать выпуска неполноценных в идейно-художественном отношении, халтурных произведений». Стругацкие быстро почувствовали это на себе: подготовка их новых книг к печати была приостановлена.
«УЩЕРБНЫЕ» ПРОИЗВЕДЕНИЯ

В роман «Обитаемый остров» было внесено почти 900 правок. Многие из них сохранились в современных переизданиях
Стругацким приходилось сталкиваться с редакторской цензурой с самых первых текстов. Редакторы журналов и издательств старательно вычищали ругательства, упоминания алкоголя, политические аллюзии и любые намёки на эротику. Доходило до абсурда: роман «Обитаемый остров» (1969) был остановлен на этапе подготовки к печати в «Детлите», и два года в него вносили правку. Поменялись имена персонажей, атрибутика инопланетного мира — всего редакторы внесли 896 правок! Борис Стругацкий вспоминал:
"Первой жертвой стилистических саморепрессий пал русский человек Максим Ростиславский, ставший отныне, и присно, и во веки всех будущих веков немцем Максимом Каммерером. Павел Григорьевич (он же Странник) сделался Сикорски, и вообще в романе появился лёгкий, но отчётливый немецкий акцент: танки превратились в панцервагены, штрафники в блитцтрегеров, «дурак, сопляк!» — в «Dumkopf, Rotznase!»... Исчезли из романа: «портянки», «заключённые», «салат с креветками», «табак и одеколон», «ордена», «контрразведка», «леденцы», а также некоторые пословицы и поговорки вроде «бог шельму метит». Исчезла полностью и без следа вставка «Как-то скверно здесь пахнет...», а Неизвестные Отцы Папа, Свёкор и Шурин превратились в Огненосных Творцов Канцлера, Графа и Барона."
Одна из правок привела братьев в недоумение: в сцене полицейского налёта легионерам планеты Саракш помогает дворник. Дворника потребовали заменить на привратника, а кошку, которая метнулась из-под ног легионеров, редактор потребовал убрать вообще. Аркадию Стругацкому стало интересно, что криминального нашли в кошке, и он услышал: «Откуда кошка на другой планете?!»
Впоследствии Стругацкие рассказывали эту историю как анекдот, но в то время им было не до смеха: за них взялись всерьёз. В 1967 году они закончили повесть «Гадкие лебеди» и предложили её издательству «Молодая гвардия», но получили отказ. Поскольку больше никуда пристроить повесть не получалось, она попала в самиздат, её копии даже продавались на чёрном рынке. В ноябре 1972 года стало известно, что «Гадкие лебеди» опубликовало мюнхенское издательство «Посев». Стругацким пришлось выступить с осуждением заграничной публикации, однако повесть попала в чёрный список и дошла до советского читателя под названием «Время дождя» лишь в 1987 году.
Ещё более серьёзные «оргвыводы» были сделаны после публикации едко-сатирической повести «Сказка о Тройке» в иркутском альманахе «Ангара» (1968). Местные цензурные работники объявили её «идейно ущербной».
В докладной записке Отдела пропаганды и агитации Иркутского Обкома КПСС сообщалось: «Под предлогом фантастического сюжета авторы повести широко используют средства иносказания и в нарочито искажённом виде представляют советское общество... Буквально в каждой фразе они оставляют следы своего скептицизма, охаивания науки и философии. Прячась за складки пышной мантии фантастики, авторы представляют советский народ утратившим коммунистические идеалы... Повесть стала пасквилем...»

Повесть «Сказка о Тройке», опубликованная в иркутском альманахе «Ангара» и эмигрантском журнале «Грани», вызвала ярость советских властей
Подробности дошли до высших партийных идеологов (вопросом, в частности, занимался заведующий Отделом пропаганды и агитации Иркутского обкома КПСС А.С. Макаров), которые велели уволить главного редактора альманаха Юрия Самсонова, обновить состав редколлегии, а злополучные номера с повестью изъять в спецхраны. Вскоре «Сказка о Тройке» появилась в эмигрантском журнале «Грани», и авторам снова пришлось оправдываться перед властями: мол, они не давали разрешения на публикацию за рубежом.

В издательстве «Молодая гвардия» выходила серия «Библиотека советской фантастики», в которой печатались многие известные фантасты
Тем временем тучи над советской фантастикой сгущались. Летом 1974 года в издательстве «Молодая гвардия», где выходили фантастические новинки, начался разгром редакции Жемайтиса-Клюевой. На место писателя-фантаста Сергея Жемайтиса, много сделавшего для жанра, пришёл его коллега Юрий Медведев, задачей которого было вернуть фантастику в «верное идеологическое русло».
Сначала началась «зачистка» сотрудников. Затем с редакцией порвали крупнейшие писатели Владимир Савченко и Кир Булычёв. Несколько лет пролежали без движения сборники Дмитрия Биленкина «Снега Олимпа» и братьев Стругацких «Неназначенные встречи». Ежегодные сборники «Фантастика» стали выходить нерегулярно. Только когда Медведева сменил Владимир Щербаков, редакции удалось возобновить прежние объёмы выпуска новинок, но качество текстов заметно упало.
ЗАПРЕЩЁННАЯ «ОДИССЕЯ»
Фантаст Артур Кларк считался другом Советского Союза, поэтому его произведения много и охотно печатали на русском языке. В 1984 году журнал «Техника — молодёжи» начал печатать главы из нового романа Кларка «2010: Одиссея Два» (2010: Odyssey Two), но после нескольких номеров публикацию внезапно прервали. Много позже стала известна причина. Оказывается, писатель посвятил роман опальному академику Сахарову и дал нескольким персонажам фамилии советских диссидентов из Московской Хельсинской группы.
Редакторы посвящение заметили и предусмотрительно убрали, но на персонажей никто не обратил внимания. В итоге главный редактор Василий Захарченко был снят с должности, а его заместитель Юрий Филатов получил строгий выговор. Публикацию романа журнал продолжил в 1989 году, когда цензура практически сошла на нет.
***
Тотальный контроль государства над печатным словом начал ослабевать в 1987 году, когда ЦК КПСС запретил Главлиту вмешиваться в «политико-идеологическое содержание публикуемых материалов». Вскоре советский читатель смог ознакомиться не только с шедеврами западных классиков, но и с новинками отечественных писателей, которые годами дожидались публикации. В ноябре 1991 года Главлит был ликвидирован, цензура отменена, а система «спецхранов» расформирована. «Министерство правды», подавлявшее всякое инакомыслие, прекратило существование.