Блогер из Провиденса - Говард Филлипс Лавкрафт

Говард Филлипс Лавкрафт в определённом смысле оказался удачливее многих других литераторов. Конечно же, речь не об успехах на поприще книгоиздания: при жизни Лавкрафта лишь одно его крупное произведение ушло в печать, а рассказы хоть и выходили в свет, но в дешёвых журналах, где публиковали кого ни попадя. И не о яркой, богатой незаурядными событиями жизни: что в начале XX века, что сегодня мало кого способен впечатлить переезд из одного дома в другой, если они находятся на расстоянии в несколько десятков метров, не так ли? Да и поездка из Новой Англии в Квебек до эпохальной как-то не дотягивает…


Однако Лавкрафту удалось нечто большее. Человек, который всю жизнь с готовностью изумлялся разнообразным тайнам (чаще воображаемым, чем реальным), превратил свою биографию и творчество в единый «феномен Лавкрафта» — вызывающий если не изумление, то как минимум недоумение. Перед нами предстаёт довольнотаки противоречивая личность. Домосед, с упоением рассказывающий о смертельно опасных путешествиях и ужасающих неведомых пространствах. Дремучий, махровый ксенофоб — не придерживающийся, однако, этих декларируемых принципов в реальном взаимодействии с людьми. Практически неизвестный при жизни — и совершенно неожиданно ставший невероятно популярным после смерти… Давайте присмотримся к классику хоррора более внимательно.



«Он был высоким, худощавым и светловолосым юношей, с серьёзными глазами, немного сутулился, одевался с лёгкой небрежностью и производил впечатление не очень привлекательного, неловкого, но вполне безобидного молодого человека.»
Говард Филлипс Лавкрафт, «Случай Чарльза Декстера Варда»

20 августа 1890 года в городе Провиденс (штат Род-Айленд) родился мальчик — единственный и по тогдашним меркам поздний ребёнок коммивояжёра-ювелира Винфилда Скотта Лавкрафта и его жены Сары Сьюзан Филлипс. И Винфилд, и Сара происходили из старых американских семей, обосновавшихся в Новом Свете со времён Колонии Массачусетского залива, то есть с 1630 года. Принадлежать к потомкам первопоселенцев было весьма почётно. Это «аристократическое» происхождение, судя по всему, и сформировало элитистские и отнюдь не толерантные взгляды писателя.




В большом фамильном доме номер 454 по Энджелл-стрит появлению на свет отпрыска радовались не только его родители, но и жившие там же сёстры матери, Лиллиан Делора и Энни Эмелин, и дед Говарда — Уиппл Ван Бюрен Филлипс, бизнесмен, изобретатель и книгочей (собравший за свою жизнь, кстати, самую большую библиотеку в Провиденсе — а возможно, и во всём Род-Айленде); они с самого начала помогали родителям Говарда.

Помощь родственников оказалась очень кстати. Особенно через три года, когда Винфилда Скотта пришлось срочно госпитализировать в психиатрическую лечебницу Провиденса — Butler Hospital — в состоянии острого психоза. В течение следующих пяти лет, как ни пытались врачи улучшить состояние Лавкрафта-старшего, дела шли всё хуже и хуже — и в 1898 году, в возрасте всего сорока пяти лет, отец Говарда скончался от нервного истощения.

Конечно же, в окружении четырёх любящих взрослых Говард не остался без внимания. Наибольший вклад в его воспитание сделал Уиппл Ван Бюрен — всячески поощрявший интеллектуальное развитие своего внука. Благо тот рос вундеркиндом: запоем читал классиков и арабские сказки, с шести лет стал писать стихи и рассказы. К готической прозе юный Лавкрафт тоже приобщился с раннего детства: мало того, что подобных книг хватало в домашней библиотеке, так ещё и дед — человек несомненно творческий, но, к сожалению, не записывавший свои произведения, — регулярно рассказывал внуку мрачные, таинственные и захватывающие истории.


Увы, к завидному интеллекту прилагалось чрезвычайно слабое здоровье. Мальчик болел беспрестанно, и если до восьми лет он ещё как-то мог ходить в школу, пусть и с большими пропусками, то после этого захворал на целый год и в итоге был отчислен. Впрочем, нельзя сказать, что он потерял время, — благодаря деду Говард увлёкся историей, химией и особенно астрономией и даже начал издавать The Scientific Gazette и The Rhode Island Journal of Astronomy, посвящённые своим научным исследованиям.



Другой проблемой Говарда были серьёзные нарушения сна. Кошмарные сновидения, ночной паралич (состояние, при котором человек просыпается раньше, чем оказывается способным пошевелиться, или же засыпает позже, чем мышцы полностью расслабляются. Часто сопровождается иррациональным ужасом, удушьем, дезориентацией в пространстве, фантастическими видениями), галлюцинации (вроде мерзких крылатых тварей, уносивших мальчика на плато Лэнг, или появлявшегося из толщи зловонных вод Дагона) — всё это чрезвычайно выматывало и без того некрепкий организм. Раз за разом Лавкрафт просыпался в панике с бешено бьющимся сердцем.

В 1904 году на семью Лавкрафтов-Филлипсов обрушилось новое несчастье — умер дед Уиппл Ван Бюрен. Финансовые дела пришли в полное расстройство, и Говард с матерью были вынуждены перебраться в небольшую квартиру на той же улице — Энджелл-стрит 598.

Потеря деда и родного дома — того места, где он чувствовал себя хоть как-то защищённым от пугающего мира, — больно ударила по Лавкрафту. Он начал задумываться о самоубийстве. Впрочем, через некоторое время смог взять себя в руки и даже пойти в новую школу — Hope High School. Со школой Говарду неожиданно повезло — и с одноклассниками, и особенно с учителями, поощрявшими его научные интересы. Однако слабое здоровье всё-таки подвело, и в 1908 году после сильнейшего нервного срыва Лавкрафт был вынужден покинуть школу, так и не получив диплома о среднем образовании. Этой детали своей биографии Говард откровенно стыдился: порой замалчивал её, порой сообщал откровенную неправду.

Не сложилось с формальным образованием и дальше — попытка поступить в Brown University провалилась. Казалось, будущее не сулит вообще ничего хорошего, так что Лавкрафт перешёл к затворническому образу жизни и в следующие пять лет почти не выходил из дома.



«Изменения произошли во время сна. Я не могу припомнить в деталях, как всё случилось, поскольку сон мой, будучи беспокойным и насыщенным различными видениями, оказался тем не менее довольно продолжительным. Проснувшись же, я обнаружил, что меня наполовину засосало в слизистую гладь отвратительной чёрной трясины, которая однообразными волнистостями простиралась вокруг меня настолько далеко, насколько хватало взора.»
Говард Филлипс Лавкрафт «Дагон»

Описывая следующий период жизни Лавкрафта, чрезвычайно трудно удержаться от ощущения, что события происходят не в начале XX века, а столетием позже. В самом деле, представим себе эту картину. Восемнадцатилетний молодой человек, все интересы которого на тот момент — астрономия да литература, живёт вместе с мамой в небольшой квартирке, практически ни с кем не общается и только читает, читает… Чего-то не хватает для полноты образа, не так ли? Активной переписки в Фейсбуке или там Вконтакте, флеймогонных постов, порождающих километровые ленты комментов, с массовыми зафрендами-отфрендами, руганью и лайками? Ну почему же не хватает — и это тоже было!


Поскольку к тому времени ещё не появился на свет не только Марк Цукерберг, но даже его родители, место Фейсбука занимал палп-журнал для подростков The Argosy — где в 1913 году и был опубликован попавшийся на глаза Лавкрафту рассказ Фредерика Джексона. Чем ему настолько не понравилась совершенно заурядная любовная история (уж их-то по тем временам в палп-журналах было более чем достаточно), сказать трудно, но Говард написал в редакцию крайне эмоциональное письмо, в котором раздраконил произведение Джексона в пух и прах. Естественно, поклонники Джексона встали на дыбы, и на страницах журнала завязалась долгая яростная переписка, в которую постепенно втянулось множество людей. В том числе и Эдвард Даас, возглавлявший тогда United Amateur Press Association (UAPA), — эта организация объединяла молодых американских авторов, которые издавали свои собственные журналы и писали в них же.

Присмотревшись в ходе дискуссии к Лавкрафту, Даас предложил ему войти в UAPA. Лавкрафт согласился и стал издавать журнал The Conservative (суммарно за 1915–1923 годы вышло 13 его выпусков), где публиковал свои стихи, статьи и эссе. Самое же главное — он (видимо, почувствовав востребованность) наконец-то смог выйти из дома и зажить куда более полнокровной жизнью: в окружении людей, а не только книг.

С книгами, впрочем, всё тоже было в порядке. Лавкрафт вернулся к написанию рассказов: в 1917 году в свет вышли «Склеп» и «Дагон», потом — «Воспоминание о докторе Сэмюэле Джонсоне», «Полярис», «За стеной сна», «Перевоплощение Хуана Ромеро»… Мучившие его в детстве кошмары Лавкрафт переплавлял в фантастические произведения — благо с таким анамнезом недостатка в материале не было.

Судя по всему, социальная активность — писательские конференции, встречи с коллегами и с читателями, обильная переписка с многочисленными адресатами — помогла Лавкрафту перенести ещё один удар. В 1919 году, после долгих лет депрессии, резко ухудшилось состояние его матери. Сару Сьюзан Филлипс Лавкрафт госпитализировали в тот же Butler Hospital, где в своё время безуспешно пытались вылечить её мужа. Состояние её было, впрочем, несколько лучше — она хотя бы могла писать письма родным, и мать с сыном продолжали поддерживать близкие отношения до самой смерти Сары Сьюзан в 1921 году.


Сложно сказать, что случилось бы с Лавкрафтом — смерть матери он переживал тяжело, — не будь у него отдушины в виде разнообразных писательских мероприятий, где его ждали. Через несколько недель он уже поехал в Бостон на конференцию журналистов-любителей — и там познакомился с Соней Хафт Грин. Успешная владелица шляпного магазина, self-made woman, овдовевшая пять лет назад после крайне неудачного брака, она была ещё и палп-писателем, издателем-любителем и спонсором нескольких фэнзинов. Общие литературные интересы сблизили Говарда и Соню, и 3 марта 1924 года они поженились.






На первых порах брак Говарда и Сони был успешен. Молодожёны переехали в НьюЙорк, где Лавкрафт вошёл в группу литераторов и интеллектуалов, неофициально называвшуюся Калем-клуб. Он стал печататься в палп-журнале Weird Tales: редактор Эдвин Бёрд публиковал многие рассказы Лавкрафта, невзирая на критику со стороны части читателей. Наконец, Соня занялась здоровьем Говарда — и её муж, ранее болезненно худой, благодаря кулинарным талантам супруги изрядно поправился.

Дальше дела пошли хуже. Соня уехала в Кливленд, пытаясь улучшить дела своей фирмы, — но разорение банка, где она держала сбережения, привело к банкротству. Вдобавок она ещё и заболела — так что финансово обеспечивать семью, по идее, должен был Лавкрафт. Однако у него абсолютно не было привычки к систематической работе, да и профессиональных навыков не хватало.

При этом Лавкрафт мог отвергать даже весьма выгодные рабочие варианты, если они были связаны хоть с каким-то неудобством для него. Так, ему предложили работу редактора в Weird Tales — но для этого надо было переехать в Чикаго. «Вы только представьте, в какую трагедию вылился бы этот переезд для старой развалины вроде меня», — скорбно ответил 34-летний Говард.

Пока больная Соня ездила по Штатам, пытаясь заработать денег, Лавкрафт обретался в Нью-Йорке, с каждым днём всё более и более недовольный этим городом. Он (живя на те деньги, что ухитрялась пересылать ему жена) был вынужден переехать в квартиру на Клинтон-стрит в Бруклине, где было много эмигрантов, принадлежавших к разным национальностям и расам, — это одновременно и бесило Говарда, и приводило его в ужас. Именно там он начал писать «Зов Ктулху» — одно из самых знаменитых своих произведений о жестоком божестве, которому поклоняются отвратительные сектанты и которое способно насылать смертельные кошмары на людей (да и просто жрать их).

Лавкрафт оценивал рассказ о Ктулху как довольно средний, а редактор Weird Tales (им к тому времени стал Фернсворт Райт) поначалу и вовсе отверг его — и опубликовал только тогда, когда один из друзей Лавкрафта солгал, что Говард отошлёт произведение в другой журнал. Зато «Зов Ктулху» крайне лестно охарактеризовал Роберт Говард: «Шедевр, который, я уверен, будет жить в качестве одного из высших достижений литературы… Лавкрафт занимает уникальное положение в литературном мире; он захватил, во всех отношениях, миры за пределами нашего ничтожного кругозора».

Надо признать, что по крайней мере относительно хоррор-литературы Роберт Говард оказался прав.

Конечно же, долго такой жизни Лавкрафт не выдержал — и вернулся в родной Провиденс. Брак его, по сути, тихо распался, однако до официального развода дело так и не дошло. С Соней он больше не виделся. А Провиденс — вместе с находящимся неподалёку Салемом — стал прототипом Аркхэма, самого известного города из творчества Лавкрафта.




Следующие несколько лет стали самыми плодотворными для творчества Лавкрафта. Он много путешествовал (в основном по Новой Англии, но не только — ещё ездил в Квебек, Филадельфию, Чарльстон, Сент-Августин), набирался впечатлений — и, конечно, же, писал. Произведения этого времени порой называют «старшими текстами Лавкрафта»: к ним относятся романы «Хребты безумия», «Тень над Иннсмутом» и «Случай Чарльза Декстера Варда», рассказы и повести «Цвет из иных миров», «Ужас Данвича», «Серебряный ключ», «Тень из безвременья», «Шепчущий во тьме». Помимо художественных произведений, тогда же изпод его пера вышло множество статей на самые разные темы: от политики до архитектуры, от экономики до философии. Лавкрафт также продолжал обширную переписку и со старыми друзьями вроде Роберта Блоха, и с молодыми авторами (в число которых входили, например, Август Дерлет и Фриц Лейбер).



К сожалению, при всех творческих успехах финансовые дела писателя становились всё хуже. Публиковался он мало и редко, наследство — на которое он по большей части и жил — закончилось. Лавкрафт вынужденно переехал в небольшой дом к одной из своих тёток. Проблемы со здоровьем, вызванные регулярным недоеданием (нередко он голодал, чтобы сэкономить деньги на бумагу и конверты для переписки), усугубились депрессией, в которую Лавкрафт впал после самоубийства одного из самых близких своих друзей, Роберта Говарда. В итоге в начале 1937 года врачи диагностировали у него рак кишечника — к тому времени уже развившийся до состояния, с которым медицина ничего поделать не могла. 15 марта 1937 года Лавкрафта не стало.






Обычно на смерти человека его биография и заканчивается. Но будь это так в случае с Лавкрафтом, вряд ли мы помнили бы палпавтора 1920–1930-х годов. Тысячи их. И прижизненно опубликованная книга («Тень над Иннсмутом» была выпущена в 1936 году в Пенсильвании) тоже вряд ли изменила бы ситуацию.


Но когда до литературного наследства Лавкрафта добрались его душеприказчики и биографы, расклад изменился кардинально. В первую очередь, конечно, благодаря Августу Дерлету (среднего уровня фантасту, но гениальному рекламщику и книгоиздателю), создавшему в 1939 году издательство Arkham House специально для публикаций лавкрафтовских произведений — крайне редкий случай в этой отрасли.

Август Дерлет, горячий поклонник Лавкрафта, как мог способствовал изданию его произведений и при жизни. Однако сам Лавкрафт регулярно ему мешал: отказывался предоставлять написанное, заявлял, что он-де как автор себя изжил, и так далее. Зато с момента, когда Дерлет был допущен к посмертным архивам без ограничений, всё завертелось — и до сих пор, хотя прошло уже целых восемьдесят лет, продолжает набирать обороты.

Опубликовано было, кажется, вообще всё, что написал Лавкрафт и что сохранилось (включая неоконченные произведения, многотомные издания писем и межавторские проекты). В этом, конечно, поучаствовало не только Arkham House — подтянулись и другие издательства. По мотивам произведений снято около пятидесяти фильмов и аниме (начиная с «Заколдованного замка» 1963 года — он же положил начало моде на кроссоверы «Лавкрафт плюс Икс», в данном случае плюс Эдгар По). Создано также порядка пятидесяти компьютерных игр разных жанров и чуть меньше тридцати — настольных. Количество разнообразного фанарта вообще учёту не поддаётся. И нет никаких признаков того, что в ближайшее время мы позабудем Ктулху, Аркхэм и плато Лэнг.



Почему же Лавкрафт, не особо известный при жизни, стал настолько популярен после смерти? Рискнём предложить вариант ответа — хотя и довольно неприятный для нас. Если коротко — Лавкрафт опередил своё время. Обычно это, правда, говорится применительно к каким-нибудь научным открытиям или другим гениальным прозрениям, но будем честны: наше бытие состоит отнюдь не только из выдающихся достижений прошлого.

Вспомним стандартную схему лавкрафтовских произведений: вроде жили нормально, но сунулись куда не надо или открыли что не надо — и вот из-за этого прямо сейчас в мир ломится чужое зло, такое страшное, что даже и не описать. Мораль: а нечего было соваться и открывать, знания умножают не только скорбь, но и прямо-таки хтонический ужас.

Для людей конца XX — начала XXI века такой вот поджанр хоррора стали настоящим подарком. Потому что — ну посмотрим же на себя честно. Мы запираемся от непосредственной жизни в домике виртуальной реальности и дистанционного общения. Мы невольно напрягаемся, если рядом с нами чужие — то есть люди, которые отличаются от нас внешностью, одеждой или религией. Наши деньги тратятся на то, чтобы отгородиться от остального человечества, а не на исследования космоса, — но мы и не возражаем. Мы с энтузиазмом распространяем страшилки вроде ужасного тысячещупальце... изменяющего нас ГМО и пьём фуфломицины и заряженную воду. Да вспомним хотя бы про конец света по календарю майя — сколько представителей просвещённого человечества верило в это тайненькое знаньице, которое прекрасно бы смотрелось под одной обложкой с рассказами про Йог-сотота, Дагона и Ньярлатотепа!

Всё это выглядит довольно жалко. А чтобы облагородить страх перед очередной синтезированной плесенью или овечкой Долли, нужен пафос, чем больше, тем лучше. Вот уж что Лавкрафт нам отсыпал щедрой рукой! «Чудовищные божества, способные уничтожить мироздание, и их внушающие трепет и отвращение культы» — это ведь звучит намного лучше, чем «я боюсь Васю и генномодифицированную кукурузу». Не так стыдно.

Спасибо вам, Говард Филлипс. Вы стали хорошим зеркалом для нас. Ну а что отражение могло бы быть и получше — это правда. И с этим как-то разбираться уже нам самим.